Мама отправила меня из Москвы на первые школьные каникулы в Таганрог на Азовское море в июне 1941 года. Мне в день приезда на юг исполнилось 9 лет, и там у меня появился первый в жизни друг – мой ровесник Серёжа. Судьба его была трагична и связано это с войной 1941-45 годов и не только.
Всё началось с внезапного появления в Таганроге немцев в сентябре 1941 года. Их войска прошли по берегу Азовского моря и оказались позади жидких красноармейских цепей, оборонявших город. Немцы постреляли некоторых защитников, других взяли в плен и приказали оказавшимся поблизости русским женщинам подобрать раненых и свезти их в стоящую около обрыва к морю железнодорожную больницу.
Немцы спешили на бакинские нефтяные промысли. Им для танков нужен был бензин. Поэтому так быстро, уже на следующий день, на домах города появились их первые приказы населению. Но в основном это были приказы гестапо евреям:
«Всем евреям-мужчинам одеть на рукав белые повязки, а женщинам на голову белые платки.
За невыполнение приказа – расстрел».
Мой появившийся друг Серёжа жил с нами рядом и приходил из соседнего двора, перелезая через забор, и таким же образом я ходил к нему. У него во дворе жил большой рыжий сеттер – участник наших игр. Мы вместе с Серёжей и другими ребятами много времени проводили в нашем дворе на громадной шелковице, которая была для нас целым миром, вместе бегали на море купаться, плавать, носиться по песку и ловить бычков и, конечно, мечтать о парусах.
Серёжа не был похож на других ребят. Когда он смеялся взахлёб, то начинали смеяться и другие пацаны, а смеялся он часто и от этого нам всем было весело. Как он радовался каждому пойманному из–под камня бычку, как он при этом хохотал. Он был какой-то солнечный. При обиде на минуту надувал губы и тут же ещё громче хохотал над собой и своей обидой. Он не умел сердиться и был уступчив. Он очень любил свою собаку, а она его обожала и часто в своём дворе они спали в обнимку.
В мечтах мы с ним бороздили моря под парусами. Это было очень увлекательно – разные страны, разные люди и обычаи, разные леса и звери. Всё это манило и тянуло к себе.
Но однажды Серёжа подходит ко мне и серьёзно так говорит: «Мне надо с тобой поговорить».
Я удивился, но не подал вида и ответил: «Ну, говори».
Серёжа продолжает: «Это только между нами».
- «Хорошо»
Он говорит: «Моя мама – еврейка и должна пойти в воскресенье на какой-то сборный пункт».
У меня вытянулось лицо, а внутри что-то ёкнуло.
«Ей надо куда-нибудь уехать», - сказал я.
- «Она не может уехать, так как любой прохожий на улице скажет, что она – еврейка».
- «На улице – да, а в доме кто её увидит?»
- «Соседи знают и скажут».
- «Надо в чужой дом».
- «Везде живут и боятся».
- «Надо уезжать далеко и сделать грим, как актёры в театре.
Мы ещё долго говорили и в нас поднимался страх. Потом понуро разошлись, чтобы думать по отдельности.
Мама Серёжи всё поняла и отправила сына к его недалеко жившему русскому отцу, полагая, что он спасёт Серёжу: «Сын ведь и не маленький – 9 лет». Но отец испугался появления сына. Он представил себе, как немцы приходят к нему за укрывательство еврея и неважно, что это его сын, но половина крови всё же еврейская. И он отказался принять сына. Серёжа вернулся к маме.
На следующий день немцы приказали всем евреям явиться на указанный сборный пункт, имея при себе только необходимые вещи. За невыполнение приказа – расстрел. Мама Серёжи снова кинулась к серёжиному отцу, она вся в слезах, стоя на коленях, умоляла его взять сына и уехать с ним куда-нибудь в деревню за продуктами, но тот снова ответил, что если немцы узнают, что он наполовину еврей, то их расстреляют обоих. И он отказался взять сына. Мать отдала ему все деньги, какие у неё были, говорила, что Серёжа записан в его русском паспорте и похож на него. Говорила, что если ты сам немцам не расскажешь, они никогда не догадаются.
Всё было впустую. Он твердил своё, и она ушла от него с Серёжей, а утром Серёжа поехал с мамой на сборный пункт.
В плешивой голове отца ворочались мысли, а собутыльники услышав их, или хмыкали, или помалкивали, но его сторонились.
«Что я буду с ним делать без матери? Кормить надо, а чем? Самому не хватает. Сам-то я обернусь, а с мальцом вряд ли. Опять же бабу не приведёшь. Повсюду глаза сиротские. И память о матери будет расти. Самому-то жить когда? Не-е-ет одна тягота. Он бы мешал во всём, а тут война – она всё спишет! Авось обойдётся».
Не обошлось.
Машина привезла их к Петрушевой балке на окраине города. Там уже было много народу с других машин. Все сидели и чего-то ждали. Но вот приехали немцы. В их машине люди увидели укреплённый в кузове пулемёт. Это возбудило толпу. Все заговорили громче, но с большой опаской, чтобы не раздражать немцев. А те стали строить толпу в шеренгу вдоль балки.
Серёжа с мамой сидели позади приехавших раньше, и мама заслоняла Серёжу от этих приготовлений. Было уже далеко за полдень, а митинг, как думали многие привезённые, всё не начинался. Но вот один из немцев дал сигнал-отмашку, и тогда остальные разошлись вдоль балки, а с пулемёта в машине сняли чехол. Дальше были ужас и смерть.
Когда на край оврага поставили Серёжу с мамой и других, она обхватила голову сына и прижала её к себе. Тут загремел пулемёт, и она всем телом закрыла сына и вместе с ним свалилась в овраг. Собрав все силы, она ещё внятно сказала ему:
«Не плачь. Ночью вылезай и беги на хутор. Тебя ждут».Потом захрипела и умолкла.
Серёжа обнял безвольное тело мамы и всё шептал: «Мама, мама…», будто звал её.
Вдруг он очнулся, и инстинкт заставил его вылезти из ямы и лечь на её краю. Он стряхнул уже набравшуюся сверху землю. Стало темно. Серёжа пришёл в себя и вспомнил последние слова мамы: «Беги на хутор...» И он пошёл, а потом неожиданно для себя побежал. Около хутора в темноте стояла женщина – мамина подруга Оля. Увидев Серёжу, она побежала ему навстречу, обняла и стала бессчетно целовать, выдохнув: «Сокровище ты моё!», - и зарыдала.
Наконец они вошли в дом. Оля дала Серёже кружку молока и стала его кормить. Потом уложила спать. Но он не мог спать и тихонечко выл в подушку. Всё внутри него выворачивалось наизнанку.
Утром Оля сказал Серёже: «Теперь я – твоя мама. Кто бы тебя не спросил - отвечай так. И ты будешь жить со мной, я люблю тебя. Ты - самый любимый мой мальчик, мой сыночек».
Немцы в начале 1942 года, осуществляя детский геноцид, многих детей, в том числе меня, забирали и отправляли в Германию и Польшу в качестве будущих «восточных рабочих». Нам давали металлические ромбы с буквами ОST и помещали нас в специальные детские дома, бывшие прежде больницами, где мы жили впроголодь.
Освободила нас Красная Армия только в мае 1945 года на реке Эльба на линии встречи с союзниками. Возвращение домой к маме в Москву заняло больше месяца. В Москве выяснилось, что я разучился читать и писать по-русски и на четыре года отстал по учебе от своих сверстников. Пришлось взяться за учёбу. Тогда я ещё ничего не знал о Серёже. Мы оба пропали друг для друга. Но я, зная свои испытания военных лет, полагал, что ему пришлось ещё труднее.
В 1947 году я вновь собрался в Таганрог, чтобы найти или узнать что-нибудь о Серёже. Кроме того в Москве я ни с кем не мог говорить о своих военных годах. В сталинское время, если люди оказывались, даже не по своей воле, в оккупации, то они могли стать врагами советского строя и не имели права жить и учиться в Москве. Поэтому в Москве я молчал 8 лет до смерти Сталина, а потом ещё 43 года до своего отъезда в США, и второй этап подтвердил догадку Сталина – я тогда стал противником советского строя.
Через два дня после моего приезда в Таганрог знакомые мне ребята нашли Серёжу в техникуме, и он пришёл к нам в квартиру с земляным полом. Встретившись, мы крепко обнялись и оказалось, что, как и прежде, были одинакового роста. Встреча нас очень взволновала. Это был шаг назад - в детство и взгляд в будущее, мы уже знали, что каждый из нас пойдет своим путём чести.
Серёжа сильно изменился и от пережитого в девять лет ужаса выглядел старше своего возраста. Когда мама передала ему свою жизнь он не думал о палачах, он чувствовал только тело своей мамы, а она всю свою короткую жизнь учила его доброте к людям. И Серёжа это усвоил. Вот почему в смертельном столкновении его охватила не лютая злоба на палачей, а тепло его мамы. Убийц он не мог простить никогда, но Природа и его мама одарили его великой добротой, решительностью и сочувствием к гонимым, как он сам, людям.
Мама в его глазах была святая, его личная икона, а отца-предателя он не мог видеть. Жил в общежитии техникума, где уже работал помощником преподавателя и был вожаком студенческой компании, а также у мамы Оли, которую он носил на руках - его сыновья любовь была велика: он ничего не забыл.
В первый день мы с Серёжей пошли разговаривать в развалинах пятиэтажек. Это было лучше, чем сидеть под вишнями. Там мы были в уединении и свободны в общении. Мы по-мальчишески лазили по обломкам домов, иногда с риском сорваться, но тогда мы это не замечали. И говорили, говорили, говорили... Нам было что рассказать друг другу - он про овраг и таких различных своих родителях, я - про свои скитания.
Мы не виделись шесть лет, но встретились будто на следующий день. Мы так много видели и пережили в это время, так много передумали и оказалось, что так одинаково обо всем судили, что были тогда как братья-близнецы. Это удивило и обрадовало нас.
Серёжа познакомил меня с его мамой Олей, и я понял, что Серёжа окутан её любовью и сам любит её как родную мать.
Пока я был в Таганроге мы часто виделись с Серёжей. Со мной он не был замкнут, а говорил как сам с собой с открытым сердцем. Я гордился его дружбой. Тогда давным-давно я сказал Серёже, что его рассказ - это свидетельство того, что было и что некоторые ещё отрицают. Поэтому этот рассказ должен увидеть свет. Серёжа пожал мне руку и сказал: " Я писать не буду, потому что это слишком личное. А ты - как захочешь, без обязательств".
Наше детство кончилось и началась взрослая жизнь 81 год тому назад в 9 лет. Рассказ Серёжи - свидетельство о преступлении немецких фашистов в Таганроге. Я обещал Серёже, что напишу об этом и опубликую в память о подвиге мамы Серёжи и о нём самом.
Хьюстон, 2023 г.
